Общество гурманов: [сборник] - Джеймс Блэйлок

Хенли и Чарлз Тауновер стояли в конторе у широкого окна, откуда открывался вид на цеха бумажной фабрики «Мажестик» в Снодленде. Они смотрели на ряды голландских молотильных барабанов, где измельченная хлопчатобумажная ветошь разжижалась в крепком растворе каустического щелока. На фабрике работали одни девушки — за рекой, в Снодленде, и в близлежащих деревнях их звали «бумажными куклами» за изящные шляпки из бумаги, в которых работницы по десять часов в день сновали между чанами и механизмами; шляпки сворачивали заново каждое утро и в полдень. Еще девушки носили перчатки и очки для защиты от химикатов, перемешивающихся в барабанах и отстаивающихся в красильных чанах.

— Дэвис успел стереть надпись до прихода работниц? — спросил Чарлз Тауновер. В свои без малого семьдесят лет он выглядел еще не по возрасту крепким. Он потер руки круговым движением, как будто отмывая их от чего-то.

— Кто-то наверняка успел увидеть, отец, — сказал Хенли. — Вполне возможно, что эти письмена мелом — дело рук одной из девиц.

— Мел, — проговорил Чарлз Тауновер с нескрываемым отвращением, — слабый, трусливый, неблагодарный поступок, да к тому же бесполезный. Если собираешься угрожать, так угрожай вслух, громко, во всеуслышание. А эта позорная трусливая скрытность лишь отягчает преступление. Мы знаем, кто вывесил эту листовку?

— Дэвис вчера видел у дороги человека якобы из профсоюза, который говорил с тремя нашими девушками. При нем был сверток — наверняка с листовками, которые он раздавал.

— И Дэвис уверен, что он из профсоюза?

— В достаточной степени.

Чарлз Тауновер покачал головой.

— Что ж, полагаю, это неизбежно при таком успехе нашей фабрики. Эти профсоюзные деятели слетаются как мухи на мед, сея свои грязные либеральные взгляды. Однако если мы еще раз увидим этого типа, то разберемся с ним по-свойски.

Старик умолк, очевидно, обдумывая услышанные новости. Он повернул голову к окну, откуда открывался вид на реку Медуэй и деревню Снодленд на другом берегу. Переезду фабрики, где делали превосходную бумагу из льна и хлопка, на новое место предшествовало несколько месяцев переоборудования и строительства. Они перенесли производство из Лондона в этот почти идиллический уголок у реки, подальше от недобрых глаз министров из правительства прохвоста Уильяма Гладстона, потакавшего рабочим в ущерб Короне и общему благу. «Либералам, — подумал он, — пошла бы на пользу хорошая публичная порка кнутом». А вслух сказал:

— На первом месте, конечно, стоит безопасность девушек. Я решительно не допущу никаких безобразий. Они молоды и простодушны, ничего вокруг не видят, хоть очки надень. Будь любезен, Хенли, позови сюда Дэвиса.

Дэвис, фабричный мастер, худой, жилистый, рыжеволосый, косил на левый глаз и отличался гнилыми зубами. Он носил старую твидовую кепку, всю в пятнах от пота, что Чарлз Тауновер считал грубым и отвратительным. Однако мастер хорошо справлялся с работой, а кепка — дело личное. Дэвис стоял на мостках за стеклом и следил за работой в раскинувшемся внизу фабричном цеху в бинокль, чтобы не упустить никакой мелочи. Огромное помещение через окна в потолке заливал дневной свет, дополняемый несколькими сотнями масляных ламп, закрытых колпаками, чтобы в воздух не летела копоть — она могла загрязнить бумажную массу, если бы попала в чаны. Хенли постучал пальцами по стеклу, и Дэвис повернулся, кивнул в ответ на жест Хенли, незаметно подмигнув ему в ответ, и вошел в контору через створчатую дверь.

— Мистер Дэвис, расскажите мне о том человеке, которого вы видели, когда он говорил с тремя «бумажными куклами», — сказал Тауновер.

— Он из профсоюза, без всякого сомнения. Одна из девушек — не стоило бы называть имен, но это была Дейзи Дампел, сэр, — нарассказывала ему всякого про свое распухшее горло, и про круп, и про ангину. Несла, что травится химикатами, — опять та же история. Я стоял в теньке и слышал достаточно, будьте уверены. Потом другие две девицы ушли, будто не захотели ввязываться, а как они ушли, так этот парень и давай лапать Дейзи. Я уже собрался выйти к ним и прекратить это непотребство, но Дейзи, кажись, особо не противилась, так что я решил подождать, не решится ли он на преступление.

— Он ее лапал? То есть, вы говорите, этот молодчик мало того что профсоюзный лакей, так еще и насильник?

— В любой семье не без урода, сэр, а она хорошенькая на свой манер и, похоже, сама не прочь.

Тауновер заметил через окно поворачивающую с Ривер-роуд карету — элегантный экипаж, запряженный четверкой лошадей, без сомнения, принадлежащий Гилберту Фробишеру, баснословно богатому человеку, уже отошедшему от дел, и большому ценителю качественной бумаги. Фробишер и двое других возможных пайщиков собирались осмотреть фабрику сегодня утром. Карета скрылась из вида под деревьями.

— Думаете, этот профсоюзный прихвостень был одним из тех двоих, что вы застали у ручья ночью четыре дня назад, тех, что напали на Дженкса?

— Конечно, очень даже может быть. Правда, там темно было, под деревьями, и они испугались и убежали, прежде чем я успел их как следует рассмотреть.

Тауновер кивнул и сказал:

— Если этот тип из профсоюза еще раз появится в наших краях, хочу, чтобы вы с Дженксом задали ему как следует. А пока, Дэвис, сообщи констеблю, что видели, как он приставал к одной из наших «бумажных кукол». Про надписи мелом и листовки говорить не надо. У меня нет желания наводить его на мысль, что у нас на фабрике неспокойно. Просто хочу, чтобы негодяю… преподали урок.

— Совершенно понимаю, сэр.

— Что до Дейзи Дампел, она слишком слабая и не годится для работы. Отправим ее домой, пока не наделала бед. Займись этим, Хенли. Дадим ей щедрое вознаграждение, сто фунтов. Этого ей должно хватить для счастья. Выпиши ей именной банковский чек. А то ее еще ограбят по дороге. Деньги получит на Треднидл-стрит, прямо в банке, так что посади ее на поезд в Лондон, и без промедления. А кто там был вместе с Дейзи, другие две девушки?

— Одну зовут Кло. Кловер Кантвелл, — сказал Дэвис, — а вторая — Нэнси Бэйтс.

— Имя Кловер звучит знакомо, но не могу припомнить почему.

— Помните, — пришел на помощь Хенли, — ту девушку, у которой престарелая тетушка в Мейдстоуне, пожилая вдова, совсем обедневшая? Она еще пришла к нам на вечер, когда мы открылись. Это она попросила нас взять на работу племянницу.

— Ну да, конечно. У нее еще были какие-то неприятности в Лондоне, насколько помню.

— Ее арестовали за мелкую кражу, но в итоге